г. Санкт-Петербург, г. Пушкин,
ул. Пушкинская, д. 14
Данная статья будет основана на материалах конференции «Психология личности: методология, теория, практика», посвящённой 100-летию со дня рождения Л. И. Анцыферовой (Л. А. Кретова «Сердечность в психотерапии: от психотехнической уверенности к мудрости зрелых лет»), а также разнообразных работах и статьях О. С. Климкова (Климков, 2002) и И. А. Бондаренко (Бондаренко, 2002), касающихся тем сердечности и сознания.
Безусловно, тема сердечности не может быть последовательно охвачена и исчерпана уже известными понятиями эмпатии и понимания, принципами и возможностями формирования данных навыков, методиками, техниками, компетенциями. Прежде всего, тема сердечности должна быть депсихологизирована как в контексте «естественной установки» Гуссерля (как минимум, первого этапа феноменологической редукции), так и в контексте необходимости апсихологического (онтологического) восприятия темы «органами онтологии».
А. Бергсон очень удачно подметил, что «Анализировать можно вещь, а не процесс; можно расчленить протяжённость, но не длительность». Таким образом, для погружения в тему необходим не анализ, а «схватывание», также возможное через очерчивание смыслового круга. На одном из занятий, посвящённых прототерапии, была высказана фраза: «Интерпретация – это всегда мимо, но всегда где-то рядом» (Андрюшин, 2025). Попробуем и мы очертить данный круг через близлежайшие темы.
Для начала мы можем приблизиться к возможному пониманию темы сердечности через высказывание М. Хайдеггера, которая есть «уверенное пребывание при своём, открытое для встречи с противоположными началами бытия … состояние интенсивности, ощутимой плотности смысла, в том числе боли и утраты». Дополняя это высказывание, «Сердечность не проистекает из диалога «Я и Ты», из интимности, эмпатии, понимания или задушевности, но из «размаха внутреннего», из движения вширь и вглубь, из интенсивного переживания сердца, сопровождающего опыт близости бытия». Следовательно, рассматриваемая тема имеет какой-то другой опыт близости бытия, осваиваемого не методически, в качестве техники, навыка или умения, а посредством встречи с добросердием Другого. Целительным это добросердие оказывается прежде всего из-за способности «осенять» своей бытийностью, опытом близости бытия (Кретова, 2025), то есть касается непосредственно человечности самого терапевта.
Важной темой, которая не может быть не заявлена, является тема опыта природы, в том числе его противопоставления городской среде. Удерживание сердечности, восприятие «житейской мудрости», созидающие онтологическую незыблемость, последующее разворачивание к бытию позволяет преодолевать разрыв между личным опытом и опытом клиента, в том числе и для начинающих терапевтов, стремящихся заполнить пространство пока недоступным опытом. Кстати, М. К. Мамардашвили связывал параллельную тему амехании с завершённым состоянием зрелости человека, накоплением определённого жизненного опыта.
Интересно, что понимание сердечности и сердца также можно найти и в религиозных текстах, в частности, текстах Ветхого и Нового заветов. Вот лишь немногие цитаты: «Размышление — «предложение сердца» (Прит. 16:1); уразуметь сердцем — значит понять (Втор. 8:5); познать «всем сердцем» — понять вполне (Иис. Нав. 23:14); «всяк помышляет в сердце своем» (Быт. 6:5); мысли — «советы сердечные» (1 Кор. 4:5); «говорить в сердце» — думать. Сердце чувствует. Оно радуется (Ис. 65:14) и ликует (Пс. 83:3; Деян. 2:46) скорбит (Прит. 25:20 — 21) и сокрушается (Ис. 65:14; Иов. 37:1), завидует (Прит. 23:17; Иак. 3:14) и ненавидит (Деян. 7:54), беспокоится (Прит. 12:25) и отчаивается (Прем. 2:20), трепещет (Иер. 32:40) и ужасается (Втор. 28:28; Пс. 142:4), воспламеняется, горит под воздействием божественного слова (Лк. 24:32)». Важно в этот век техники как инструмента, общества потребления, войн и конфликтов, увидеть и заново осмыслить это понимание, имеющее терапевтическое значение.
Тема сердечности как состояния, содержащего амеханию прослеживается в трудах М. К. Мамардашвили и В. В. Бибихина. Интересно, что она может быть доступно проиллюстрирована также евангельским сюжетом, известным как «Притча о милосердном самарянине». Некий человек шёл из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. Мимо проходил ветхозаветный священник, а затем левит, но оба, увидев его, прошли мимо. Проезжая, один самарянин, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, смазав их маслом и вином. Посадив раненого на своего осла, самарянин привёз его в гостиницу и позаботился о нём. На другой день, отъезжая, вынул два динария, дал хозяину гостиницы и сказал ему: «Позаботься о нём; и всё, что ты ещё истратишь на него, я, когда возвращусь, отдам тебе». Воспринимая культуру тех времён, священник и левит поступили, несомненно, правильно и одобряемо в соответствии с традициями тех лет и последствиями (в т. ч. вероятностью «осквернения» от прикосновения к раненому и, тем более, мёртвому), а вот этот самый милосердный человек – нет, поскольку Самария и Иудея находились в состоянии вражды. Однако, этот человек не смог пройти мимо даже в этом случае, почувствовал «выпадение», внутренний голос «на том стою и не могу иначе» (М. Лютер), голос сердца. Кстати, в недавно вышедшей книге «Терапевтическая катастрофа» (Коттлер, Карлсон, 2024) прослеживается вся та же тема сердечности. Удивительно, но между провальными случаями в обсуждениях буквально зияют сокрушения терапевтов с мировой известностью: «здесь я был не до конца человеком», «здесь мне не хватило человечности и терпимости», «здесь я поступил слишком формально», «здесь я слишком думал о себе, а не о клиенте», «был не до конца честным с собой», «не прислушался к своей совести». Безусловно, это относится непосредственно и к собственной практике: вопрос, который должен звучать как в терапевтическом кабинете, так и в моменты рефлексии.