г. Санкт-Петербург, г. Пушкин,
ул. Пушкинская, д. 14
В психологической практике случаются особо тяжёлые моменты, которые сводятся, по сути, к прямой угрозе жизни самого психолога. Психолог, кстати, может о них и не подозревать, однако в его жизни начинают происходить разные неприятные события. Для начала каждый раз у него рождаются мысли об отмене встречи с одним из своих клиентов; в процессе общения с ним испытывает невыносимые ощущения; возникают подозрения, что он сам на сессии ведёт себя непрофессионально, неэтично; иногда замечает за собой действия, совершенно для него нехарактерные и импульсивные. Это проявляется и в телесности психолога: он ёрзает на своём стуле, как «уж на раскалённой сковородке», вертится, облизывает языком губы. В крайних случаях ему приходится отменить всех последующих клиентов из-за собственных тяжёлых состояний.
Супервизор также не всегда может разгадать загадку; если психолог успеет, он разорвёт отношения с таким клиентом, хотя и будет впоследствии терзаться смутными сомнениями и угрызениями совести. Разгадка происходящего — в феномене «непрофессионализма» самого психолога: ведь профессионализм заканчивается тогда, когда наступает реальная угроза жизни. За всеми этими действиями стоит базовая потребность сохранения собственной жизни; в это время его клиент, возможно, испытывает раздражение или гнев.
Однако и гнев, и раздражение клиента весьма специфические, так как это раздражение, по сути, на то, что психолог продолжает оставаться живым. Психолог должен быть мёртвым; само по себе такое устремление, казалось бы, может противоречить с заявлениями самого клиента о том, что он ждёт от психолога — например, потребности быть услышанным или человеческой поддержки. Но, несмотря на это, иррациональные желания продолжают существовать даже в прямом конфликте между собой. Можно одновременно желать смерти психолога и испытывать желание общения с ним.
Ещё одним серьёзным аспектом является то, что сам по себе гнев или раздражение не являются теми чувствами, которые мы себе обычно представляем. В данном случае они имеют под собой доэдипальные причины, о которых можно говорить в контексте пограничности. Говоря профессиональным языком, речь идёт о ре-интроецированной проекции, в которой собственная агрессия (неосознаваемая и отщеплённая) — приписывается аналитику, в то же время обеспечивая себе самосохранение. Метафорически говоря, чувства являются в виде бездонного, чёрного, холодного моря с невероятной силой и энергетикой. Это не просто раздражение, это агрессивное контейнирование, где в основе взаимодействия лежит фактически требование, приказ перейти психологу в мёртвое состояние, быть мёртвым.
Опасность контейнирования, в свою очередь, состоит в том, что человек-контейнер, в данном случае, психолог, начинает переживать соответствующие, но противоречащие своему обычному состоянию чувства. Это могут быть чувства, описанные выше; он может замечать более частое наступление негативных состояний; его может поджидать чувство опасности — например, нападения или серьёзной травмы на дороге. Перемены могут ждать его в отношениях в семье или с друзьями. Итогом такой работы может быть символический уход — прекращение терапии. Сколько реальных смертей наступило в данном случае — невозможно подсчитать из-за формального отсутствия связи, мотива и правил конфиденциальности.
Что же делать в данном случае, нужно ли срочно прекращать терапию? Является ли единственным выходом символический уход из жизни (прекращение терапии психологом) или реальный (смертельная травма, сердечный приступ и пр.)? Стоит отметить, что в начале терапии клиент отнюдь не желал и не испытывал потребности в смерти психолога: следовательно, выход всё-таки есть. При этом продолжение работы с такими случаями рекомендовано всё же психологам, прошедших длительную терапию в сопровождении коллег с аналогичным опытом.