К переосмыслению вопроса переноса

В классической психоаналитической теории принято считать, что в процессе переноса значимый объект смещается на аналитика и поэтому возможна проработка старых отношений. Перенос есть повторение, новое издание старых объектных отношений (Фройд 3., 1905)¹. Но как возможно переиздание, если эти отношения были, скажем, далеко в детстве? Ш. Ференци, анализируя это уже в своей теории, писал, что «Перенос не является повторным изданием некой неудавшейся истории и более удачной попыткой её повторить. Возвращение к травматической ситуации, проживание её является недостаточным для того, чтобы изменить личностную структуру. Эту ситуацию можно заново прожить в контексте переноса, но это не будет означать её повторения. Это будет совершенно новое событие, поскольку оно перенесено в другой контекст: оно из измерения истории переходит в измерение отношений»². То есть его объяснение заключается совершенно в другом, но тоже звучит непонятно. По сути, это не объясняет, а описывает терапевтический процесс. Возможно, и Фройд и Ференци были правы в своих определениях, находя их интуитивно, но нам необходимо более точное теоретическое обоснование.

Раскрыть терапевтическую суть отношений аналитика и анализанда поможет более глубокое феноменологическое погружение в понятие «впечатления». Например, Марсель Пруст в романе «В поисках утраченного времени» пишет: «Более того, вещь, которую мы видели когда-то, книга, которую мы читали, не остаётся навсегда соединённой только лишь с тем, что тогда нас окружало; она остаётся столь же верно соединённой и с тем, чем мы тогда были сами, она может быть заново пройдена…»³. В своих лекциях «Психологическая топология пути» М. Мамардашвили так развивает свою мысль: «Марсель окунает кусочек пирожного в чай, подносит к губам, и вдруг его пронзает целый мир, содержащийся в этом пирожном, мир его детства. Мир Комбре, весь упакованный в запахи, звуки, лица. Но это же не есть акт его воспоминания – это какой-то самопроизвольный акт, другой какой-то инстанцией произведённый. И вот оказывается, моё взаимоотношение со мной самим в прошлом, казалось бы, уже случившимся (и поэтому известном), вспоминаемым усилием воли и сознания, – между ними лежит большое расстояние… То есть вспоминание Бальбека в пирожном «мадлен» не связано ни с Бальбеком, ни с пирожным; оно всплывает, освобождаясь от этой связи, и это называется непроизвольным воспоминанием… Если воспоминание спряталось в коконе Бальбек, или в пирожном «мадлен», или, как говорит Пруст, «не участвует в дальнейшей нашей жизни», то оно нас не знает. И сцепилось оно с другим воспоминанием – не актом нашего знания, не потому, что мы так представили, а непроизвольно… Ведь само событие впечатления «мадлен» не завершено в момент его случания в настоящем времени под воздействием каких-то физических обстоятельств (я пью чай с пирожным), там ещё оно не случилось. Событие завершится, установится в своём смысле – двигаясь, варьируясь, сплетаясь с другими – вне видимой последовательности потока времени, и используя для этого, быть может, многие времена, многие лица и многие жизни… Речь идёт об особой игре или о взаимодействии между этими впечатлениями, которые резонируют между собой в том смысле, что их резонанс есть нечто, что до конца, до полноты выявляет смысл случившегося, смысл, упакованный в каком-то одном впечатлении. Например, – то впечатление, которое упаковалось в пирожном «мадлен», если оно же потом упаковано в пыхтении калорифера, если оно же потом есть в ощущении ногой неровности плит дворца Германтов. Так эта серия есть серия становления – наконец – смысла. Нечто стало, свершилось в бытии по своему истинному смыслу, чтобы ответить на вопрос, что было на самом деле, стало путём резонанса»⁴ (т. е. — соответствия, прим. моё — С. У.).

Итак, мы имеем дело с понятием впечатления, которое также неразрывно связано с его собственным содержанием. М. К. Мамардашвили так помечает размышления Э. Гуссерля: «Он предполагал, что можно наблюдать феномен… Очень трудная абстракция (её трудно удержать в голове): что-то и его же содержание. Содержание для нас сразу же существует в причинном виде или в причинно-следственном виде. Ведь все наши переживания являются психологическими переживаниями только тогда, когда они переживаются одновременно с переживанием своей причины. Содержание переживания всегда совмещено с его причиной. Мы переживаем вместе с причиной: само переживание содержит в себе представление о своей собственной причине. А феноменологическая абстракция предполагает, что мы должны смочь разорвать этот экран. Отделить представление собственной причины, отделаться от него — потому что оно закрывает то, что происходит на самом деле. Феноменологическая абстракция должна подвесить существование впечатления как нечто ещё иное, чем содержание этого впечатления. То есть как бы существует впечатление как что-то отличное от своего же собственного содержания»⁵. Это самое впечатление, или, иными словами, феномен, изменяемо с одной стороны и может быть завершено, исходя из написано выше, в становлении истинного смысла. Вопрос в том, как нам поймать то самое впечатление в терапевтической работе, и здесь я бы, вслед за М. Мамардашвили, ввёл различение терминов «вспоминание» и «воспоминание». «Воспоминание» – некий акт волевого усилия, когда тебя просят, например, вспомнить о чём-то: событиях детства, отношениях, травматических ситуациях. И есть «вспоминание», непроизвольный акт, не являющийся актом нашего знания. Это именно тот позитивный момент, которому рады аналитические терапевты, сталкивающиеся в работе с клиентом с инсайтами или порождением новой цепи вспоминаний. Одновременно с этим, это тот негативный момент, когда вторичная травматическая ситуация порождает стрессовое расстройство после полученного опыта первичной травмы.

Чтобы понять дальнейшую мысль, нам необходимо разобраться с топологией души, или, используя другую терминологию и другой подход, с потоком переживаний. Под потоком переживаний я имею в виду именно тот поток, который, в результате личного человеческого опыта, упаковывается в переживание содержания того самого впечатления, о котором мы говорили ранее в отрывке о пирожном. В процессе опыта в поток упаковываются целые миры, нас когда-то окружавшие, но являются нам они не усилием воли, не направленным актом волевого воздействия, а – лишь иногда – посредством непроизвольного вспоминания. Этот момент «вспоминания» и является, по сути, терапевтичным, поскольку, с учётом онтологического статуса терапевтических отношений, взаимодействие проходит в формате включения в своё личное бытие бытийных оснований другого.

К сказанному необходимо добавить, что это «вспоминание» происходит не в одиночестве, а в специальных условиях, именуемых «аналитическим пространством». Это пересечение бытийных оснований аналитика и анализанда американский психоаналитик Томас Огден описывает так: «То, что составляет аналитическое пространство, индивидуально для каждой аналитической пары. Точно так же как мать обнаруживает (иногда с удивлением), что процессы создания игрового пространства для каждого из её детей сильно отличаются друг от друга, так же аналитик должен знать, что каждый пациент проходит свой процесс создания аналитического пространства (Goldberg, 1989). Подобно тому, как уникальный характер каждого ребёнка черпает и выявляет специфические стороны материнского эмоционального потенциала, аналитик должен позволить своему пациенту лепить/создавать себя как в фантазиях, так и в реальности. Поскольку ребёнок играет роль творца своей матери, не существует двух детей, которые имели бы одинаковую мать. Точно так же два пациента не могут иметь одного и того же аналитика. Аналитик ощущает себя и ведёт себя всегда немного по-другому в каждом анализе. Более того, этот феномен не является неизменным: в ходе каждого анализа аналитик подвергается психологическим изменениям, которые, в свою очередь, оказывают влияние на проведение анализа». Эту мысль дополняет и более точно описывает Н. М. Савченкова: «Множественные переносы и контрпереносы указывают ещё и на то, что пережитые с тем или другим анализандом, эти переносы, вообще говоря, никуда не деваются, то есть они не уходят в прошлое по мере того, как аналитик покидает аналитический кабинет, или когда анализанд покидает анализ. Эти переносы и контрпереносы сплетаются, образуя сеть внутреннего опыта, то есть сеть личной истории самого аналитика»⁶.

В свою очередь, главной целью такого взаимодействия будет являться опыт анализанда. «С точки зрения онтологического психоанализа, главной целью является не знание, к которому пришли пациент и аналитик; скорее, это опыт пациента по «приходу» к пониманию «творческим образом и с огромной радостью», опыт, в котором пациент занимается не поиском понимания себя, но восприятием процесса, в котором он более полно становится собой»⁷. Или, вспоминая М. Хайдеггера и его термин «mitsein», можем сказать то же самое другими словами: «Люди видят в деятельности просто действительность того или иного действия. Его действенность оценивается по его результату. Но существо деятельности в осуществлении. Осуществить значит: развернуть нечто до полноты его существа, вывести к этой полноте, producere — про-из-вести. Поэтому осуществимо, собственно, только то, что уже есть»⁸.

Это более полное становление собой, или разворачивание до полноты существа становится возможным за счёт включения в поток переживаний анализанда в момент «вспоминания» нового опыта аналитических отношений, сцепления с ним, за счёт чего и происходит дальнейшее развёртывание и одновременно упаковывание такого потока, но не бесконечно, а до момента свершения события. Этот момент свершения и будет означать завершение работы над запросом анализанда.