Анатомия переноса: эротика и секс в терапевтических отношениях

Как мы знаем, отношения анализанда со своим аналитиком всегда оставались в центре внимания психоаналитической теории и лечебной техники, не только классической, но и, например, кляйнианской. Одной из центральных мыслей в последней концепции является интерпретация сказанного анализандом в контексте психоаналитической ситуации. Классическим ответом на реплику молодого человека на сессии «Сегодня с утра я думал о расставании со своей девушкой» может являться фраза «Почему Вы хотите завершить анализ?». Особого внимания здесь требует анализ полноты терапевтических отношений, в том числе сексуальный аспект, хотя термин «сексуальный» требует отдельного пояснения.

Так, в известном труде Томаса Огдена «Аналитический третий: работая с интерсубъективными клиническими фактами» он подмечает следующее: «Моё внимание не было сосредоточено на г-не Л. в течение этих периодов «сна на яву»/ reverie (я использую термин «reverie» Биона, чтобы ссылаться не только на те психологические состояния, которые чётко отражают активную восприимчивость аналитика к анализанду, но и также к разнообразной коллекции психологических состояний, которые, по-видимому, отражают нарциссическую поглощенность самим собой аналитика, навязчивое припоминание, сны наяву, сексуальную фантазию (выделено мной – автор) и т. д.)¹.

Гринсон Р. Р. в своей статье «Техника и практика психоанализа» говорит о том, что «Рассматривая сексуальность, можно отметить, что большая часть болезненных моментов связана с физическими ощущениями и зонами тела. Пациент может говорить о сексуальных желаниях или возбуждениях вообще, но неохотно указывает на частный вид физических ощущений или толчок, возбудивший его. Пациент может подробно изложить сексуальное событие, но неохотно укажет, какая часть или части тела были вовлечены в него… Пациенты могут выказывать большое любопытство к аналитику, но будут говорить о нём в наиболее общепринятых выражениях и будут неохотно раскрывать свои агрессивные или сексуальные чувства. «Я бы хотел знать, женаты ли Вы», или — «Вы выглядите бледным и усталым сегодня», — такие фразы маскируют выражение этих фантазий. Если какая-то тема, случается, не входит в аналитический сеанс, то это является признаком сопротивления и должно рассматриваться как таковое².

Отто Кернберг убеждён, что очень важно исследовать все грани сексуального опыта пациента: его реальные сексуальные отношения с объектом, его сексуальные фантазии и способы получения оргазма, опыт и специфику мастурбации³.

Разбирая сон своей пациентки, Юджин Джендлин обращает внимание на «замёрзшую сексуальность»: «Я видела во сне мотоцикл. Он трещал, но не заводился, потому что был покрыт снегом и льдом. Мастер по ремонту говорил, что мотоцикл надо бы очистить от снега. А я всё толкала его и толкала, но он так и не сдвигался с места. Затем сон вдруг изменился, и в нём появились эти женщины… Одна из них была в блузке, которую я вышивала. Ещё одна имела очень важный вид, а потом пришло много других женщин, которые зажгли зажигалки, чтобы “погреть одно место…”. Под последними словами подразумевается «вагина», и Джендлин интерпретирует сон как желание проявления подавленной сексуальности, как и в другом месте книги, разбирая сон с бриллиантами, он снова обращается к этой теме: «Бриллианты вызывают у меня именно такое чувство — чего-то холодного, замёрзшего… Это моя замёрзшая сексуальность…»⁴. Здесь необходимо обратить внимание на то, что озабоченность своей замёрзшей сексуальностью пациентка сочла важным представить аналитику на сессии, хотя сам случай, возможно, обсуждался в контексте её собственной личной истории.

Все приведённые выше случаи относятся к аналитической сессии, в которой присутствуют не просто два разных собеседника, обменивающихся информацией, а образования, родившиеся в крайне сложном, переплетённом процессе взаимодействия, называемые «психологической химерой», в интерпретации Мишеля де М’Юзана или «аналитическим третьим» Т. Огдена, где анализанд «захватывает» психический аппарат аналитика, чтобы запустить собственные первичные психические процессы. Эта крайне тесная связь, по Огдену, порождена субъективностями пациента и аналитика, а «аналитический третий» порождает сам анализ, поскольку без него не существует и аналитика с анализандом. Одновременно с этим, по де М’Юзану, данный живой аппарат, обладающий пророческими способностями, способен к предвосхищению и предсказанию и помогает интерпретациям аналитика рождаться изнутри него. Подобно тому, как по Винникоту, нет отдельно матери и младенца, так, по Огдену, «нельзя просто говорить об аналитике и анализанде, как об отдельных субъектах, которые воспринимают друг друга как объекты»⁵.

Именно в контексте человеческого, в пересечениях бытийных оснований двух изначально совершенно разных и, одновременно, чем-то похожих людей, во взаимных переплетениях и проникновениях потоков переживаний в условиях аналитического пространства мы фиксируем эту теснейшую связь и рождение нового, со стороны казалось бы, мистического, образования. В процессе анализа аналитик рождает интерпретации, относящиеся к внутреннему миру пациента, а сам пациент использует возможности психического аппарата аналитика⁶. При этом такая тесная связь становится возможной благодаря сеттингу (ритмичности и стабильности) и безопасности, в том числе запретам на прикосновение, позволяя максимально приблизить терапевтическую ситуацию к отношениям в младенчестве, и, тем самым, способствовать регрессии. Запрет на прикосновения и невозможность отношений вне анализа предоставляют анализанду прекрасную возможность для экспериментов и безопасного получения опыта отношений.

Зигмунд Фройд в своей работе «Фрагмент анализа случая истерии» трактует бессознательные любовные отношения, отмеченные своими аномальными последствиями, как отношения между отцом и дочерью, между матерью и сыном – то есть как на возрождение чувств, возникших в младенчестве. Таким образом, возвращаясь к сексуальным аспектам, упомянутым в самом начале, получается, такое слияние помогает анализанду получить и в последующем применить опыт идеальных детско-родительских отношений уже в контексте работы с аналитиком. Ведь нормальное развитие Эдипова комплекса начинается с признания ребёнком характера родительских взаимоотношений и посвящённых им детских фантазий. Оно сексуализировано и десексуализировано одновременно, но опыт анализанда позволяет репрезентировать эти отношения уже как однозначно сексуализированные, поскольку само детство представляет собой историю любви и зависимости, путаных страстей, исполненных наслаждения и страдания, последовательность любовных привязанностей, смешивающих границы поколений и пола; историю о нежности, вожделении, зависимости, силе и власти⁷.

Уже сказанное необходимо дополнить понятиями «эротического» переноса (т. е., по сути, нормального, которое сопровождает чувство лёгкой влюбленности в терапевта, аналогичное влюбленности ученика в учителя) и «эротизированного» — с интенсивными, иногда непереносимыми, чувствами и реакциями, приводящим к потере контроля над своими реакциями аналитиком, выходу из терапии анализанда, флирту или сексуальной связи. Буркова Е. В. приводит такое письмо своего клиента: «Психотерапия — намного больше, чем секс, ведь происходит обнажение души и самораскрытие всего самого тайного и может, даже постыдного. Это неизбежно возникает, и это не может не возникнуть. Не знаю, как у других, а у меня вот так, я это испытал на себе… Я бы никогда не обратился к женщине-психотерапевту, если бы у меня не возникло к ней сексуального влечения, да и просто я не смог бы раскрыться перед ней…»⁸. Или, как пишет другой анонимный автор, «Мой первый терапевт был стар, пузат, лыс по образцу членов Политбюро (это когда с кустиками остатков волос по бокам) и в больших очках в толстой оправе. Я к моменту начала терапии знала про эротический перенос, и была уверена, что со мной-то, такой умной и продвинутой, такого безобразия не произойдёт. Пока не осознала однажды, что еду на сеанс в обтягивающей розовой кофточке и узких джинсах. К моменту, когда до меня дошло, что со мной происходит, перенос уже расцвёл бурным цветом. И триггером становятся простые вещи, которых многим отчаянно не достаёт: просто то, что кто-то нами интересуется, выслушивает безоценочно и поддерживает. В том, к кому мы испытываем сексуальное притяжение, привязанность и чувство безопасности играют гораздо бо́льшую роль, чем физиология и похоть»⁹.

Справедливости ради следует отметить, что, рассматривая запросы отношений, в таком терапевтическом взаимодействии пол аналитика имеет значение, но терапия всё равно приходит к заданному результату: в диаде мужчина — женщина анализанд противоположного пола меняется за счёт приобретения личного опыта общения, в диаде одного пола — за счёт «прививки» опыта аналитика своего пола, который затем может быть вплетён в личный поток переживаний и модифицирован анализандом. Это касается всех видов терапевтического взаимодействия, в том числе психоаналитической психотерапии и эго-психологии, за исключением собственно психоанализа, в основе которого лежит аскеза — отказ от знания, понимания и желания аналитика с познанием всей глубины переживания собственного смятения и полной беспомощности анализандом¹⁰.

Итак, резюмируя, терапевтической лечебной силой является нечто третье, что образовано в результате слияния потоков переживаний аналитика и анализанда. Этот феномен аналитического пространства, или «аналитического третьего», или «психологической химеры», рождённый в аналитическом взаимодействии, позволяет проникать в самую глубину отношений: предвосхищать инсайты, предоставлять «в аренду» уже сформированный психологический аппарат, переживать примитивные состояния, когда ребёнок мог чувствовать себя как часть Другого, получать доступ к самым ранним переживаниям — к «универсальной фантазии в психических переживаниях младенца, где есть только одно тело и только одна психика на двоих»¹¹ — то есть к предыстокам собственной сексуальности, заново проходя этапы гендерного становления вместе с терапевтом.